19 июня 1948 года
В токийском водосборнике Тамагава обнаружены тела японского писателя Дадзая Осаму и его любовницы, парикмахерши Ямадзаки Томиэ. Они покончили с собой ещё 13 июня, совершив т.н. синдзю 心中, «двойное самоубийство влюблённых». День обнаружения их тел совпал с днём рождения самого Дадзая – Цусима Сюдзи (настоящее имя писателя) родился 19 июня 1909 г. в маленьком провинциальном городке Канаги, преф. Аомори, и был десятым ребёнком в семье. Это пугающее совпадение выглядит как историческая ухмылка над писателем, вся жизнь которого, по словам литературного критика Окуно Такэо, была сознательной игрой, драмой, «которую он сам же и написал». И, по всей видимости, в которую он так и не вписался. В первой половине 30-х годов он уже пробовал отравиться, утопиться (Дадзая откачали, его любовницу – нет), повеситься. Затем пришло литературное признание, а с ним усилилась зависимость от алкоголя, появилась наркозависимоть. Далее – нервное истощение, психиатрическая клиника Мусасино (сам он называл её «складом людей»), депрессия, Библия, ещё больше алкоголя, развод, ещё больше алкоголя. Далее: второй брак, неожиданный творческий подъём, совпавший с периодом милитаризации Японии и закончившийся (очередное совпадение) с её капитуляцией. В отличие от многих японских «золотых перьев», Дадзай войну не воспевал и вообще почти не касался этой тематики, зато после поражения – снова вопреки мэйнстриму – защищал японское правительство военного времени. В последние годы жизни, пришедшиеся на начальный этап американской оккупации, он, как и многие, впал в состояние апатии 虚脱 и упивался дешёвым пойлом касутори (другого было не достать). Насквозь проспиртованный, как минимум с четвёртой за всю жизнь попытки, он покончил с собой, оставив письмо жене, игрушки детям и рукопись рассказа «Гудбай» читателям.
«Для меня всегда было непостижимым представить себе, что и в какой
степени доставляет ближним страдания. Может, и в самом деле реально только
то страдание, которое разрешается простым наполнением желудка? Быть может,
это и есть самая ужасная, адская мука? И она не уступает тем десяти, которые
испепеляют мою душу? Тогда почему никто собственноручно не обрывает свою
жизнь, не сходит с ума? Люди болтают о политике, судачат о том о сем, не
ведая отчаяния, способны стойко бороться с разными невзгодами... Так, может
быть, им не столь уж тяжко? Или же они - совершенные эгоисты, уверовавшие в
свою непогрешимость, никогда и ничего не подвергающие сомнению? В таком
случае им, действительно, легко жить. Но неужто все люди таковы? И все
вполне довольны собой? Не понимаю... Неужели все они ночью крепко спят и
наутро встают бодрые? Какие сны им снятся? О чем они думают, когда идут по
улице? О деньгах? Вряд ли только о них. Мне приходилось слышать, что люди
живут ради еды, но я не слышал еще, чтоб жили исключительно ради денег...
Хотя всякое бывает. Нет, непонятно мне все это... Чем чаще я думал об этих
вещах, тем меньше понимал и тем большее беспокойство терзало меня. А также
страх, что я один не такой, как все. Я не в силах общаться с целым миром. Ну
о чем я должен рассуждать с людьми? Ну как? Не знаю...»
(Дадзай Осаму. Исповедь "неполноценного" человека. Май 1948 г. Перевод В. Скальника).